Наконец-то досмотрела Залечь на дно в Брюге. По поводу переводчиков я уже высказалась, очень жалею, что решила взять переведенный фильм, а не смотреть в оригинале. Лениво было искать на английском, а на русском сразу попался.
Ах, какая музыка! Первое, что цепляет в фильме. Музыка и сама по себе и в сочетании с происходящим на экране. Точнее, нет. На самом деле, то, что происходит на экране почти не имеет никакого значения. Самое главное - это город. И люди. Люди, оказавшиеся в городе. Город, в котором оказались люди. Европа старая в своей средневековой жестокости сдирания кожи и религиозности и прозрачной легкости картин, острой тяжеловесности архитектуры. И Европа новая в своем перемешивании наций, языков, культур, и все той же жестокости наемных убийц, стреляющих в детей и той же религиозности, да еще и архитектура осталась та же. Только теперь не рисуют картин, похожих на ад. Теперь снимают фильмы, похожие на реальности.
Колин Фарел здесь очень похож на его же роль в Мечтах Кассандры. Хотя нет, наверное, не похож. Или похож тем, что словами трудно описать. Вот не получается тупо ткнуть пальцем типа похож тут и здесь. А ощущение от этих двух его ролей практически идентичное.
А еще из удивительного в этом фильме, это то, что никак не получается понять - комедия это или трагедия. Потому что хочется одновременно и посмеяться над героями и пожалеть их.
Из маленьких кусочков складывается нежность по отношению к фильму. Вот, нашла, этот фильм вызывает во мне приступы нежности. По отношению к героям, к городу, к музыке, ко всей этой атмосфере одновременно рождества, вечности и предчувствия смерти, которая потом превращается из предчувствия в настоящую бойню.
***
О, а еще я тут посмотрела Броненосец Потемкин. Убийственный фильм. По ощущениям, как будто меня ударили очень сильно. Сцена на лестнице настолько болезненная, что даже плакать почему-то не получается - в горле встает комок, который ни сглотнуть, ни выплакать. И конец для меня оказался неожиданным. Я думала почему-то, что Эйзенштейн покажет всю историю, а не оборвет ее на середине. Но, как справедливо заметил мой друг, после того, как корабль уплыл, началась совсем другая история. История героизма кончилась, началась история поиска убежища, что уже плохо вязалось с изначальной идеей. Потому что на самом деле эти люди не хотели революции, как думала Одесса, эти люди хотели немножко нормальной жизни, чуть лучших условий. Вот и все. И не хотели они на самом деле свободы. Не хотели борьбы. Они хотели чего-то более земного. Их, наверное, нельзя за это осуждать. Но сцена на лестнице для меня была почему-то не виной казаков и солдат, а именно матросов на корабле. Матросов, которые были причиной, но не захотели сделать ничего для города, который постарался сделать хоть что-то для них. Хотя чисто по-человечески я могу их понять - никому не хочется умирать, но не могу им простить мальчика и катящейся коляски. Не получается.
Музыка Шостаковича в фильме - это просто отдельный главный герой. Как закадровый голос рассказчика, она раскрывает больше, чем мы видим. От нее еще больнее этот фильм. Еще безнадежнее.
И вообще, я в последнее время полюбила кино двадцатых. Когда его смотришь, то видишь, откуда появились все эти приемы, ставшие сегодня классическими, как там еще робко и неуверенно рождались маленькие гениальные детали, ставшие сейчас обыденной вещью. И в двадцатых доступа к камере не было у такого количества неудачников. Точнее, те, кто тогда были неудачниками, их фильмы просто не дожили до нашего времени. Поэтому включая кино двадцатых, можно быть почти всегда уверенным, что этот фильм стоит смотреть.
Ах, какая музыка! Первое, что цепляет в фильме. Музыка и сама по себе и в сочетании с происходящим на экране. Точнее, нет. На самом деле, то, что происходит на экране почти не имеет никакого значения. Самое главное - это город. И люди. Люди, оказавшиеся в городе. Город, в котором оказались люди. Европа старая в своей средневековой жестокости сдирания кожи и религиозности и прозрачной легкости картин, острой тяжеловесности архитектуры. И Европа новая в своем перемешивании наций, языков, культур, и все той же жестокости наемных убийц, стреляющих в детей и той же религиозности, да еще и архитектура осталась та же. Только теперь не рисуют картин, похожих на ад. Теперь снимают фильмы, похожие на реальности.
Колин Фарел здесь очень похож на его же роль в Мечтах Кассандры. Хотя нет, наверное, не похож. Или похож тем, что словами трудно описать. Вот не получается тупо ткнуть пальцем типа похож тут и здесь. А ощущение от этих двух его ролей практически идентичное.
А еще из удивительного в этом фильме, это то, что никак не получается понять - комедия это или трагедия. Потому что хочется одновременно и посмеяться над героями и пожалеть их.
Из маленьких кусочков складывается нежность по отношению к фильму. Вот, нашла, этот фильм вызывает во мне приступы нежности. По отношению к героям, к городу, к музыке, ко всей этой атмосфере одновременно рождества, вечности и предчувствия смерти, которая потом превращается из предчувствия в настоящую бойню.
***
О, а еще я тут посмотрела Броненосец Потемкин. Убийственный фильм. По ощущениям, как будто меня ударили очень сильно. Сцена на лестнице настолько болезненная, что даже плакать почему-то не получается - в горле встает комок, который ни сглотнуть, ни выплакать. И конец для меня оказался неожиданным. Я думала почему-то, что Эйзенштейн покажет всю историю, а не оборвет ее на середине. Но, как справедливо заметил мой друг, после того, как корабль уплыл, началась совсем другая история. История героизма кончилась, началась история поиска убежища, что уже плохо вязалось с изначальной идеей. Потому что на самом деле эти люди не хотели революции, как думала Одесса, эти люди хотели немножко нормальной жизни, чуть лучших условий. Вот и все. И не хотели они на самом деле свободы. Не хотели борьбы. Они хотели чего-то более земного. Их, наверное, нельзя за это осуждать. Но сцена на лестнице для меня была почему-то не виной казаков и солдат, а именно матросов на корабле. Матросов, которые были причиной, но не захотели сделать ничего для города, который постарался сделать хоть что-то для них. Хотя чисто по-человечески я могу их понять - никому не хочется умирать, но не могу им простить мальчика и катящейся коляски. Не получается.
Музыка Шостаковича в фильме - это просто отдельный главный герой. Как закадровый голос рассказчика, она раскрывает больше, чем мы видим. От нее еще больнее этот фильм. Еще безнадежнее.
И вообще, я в последнее время полюбила кино двадцатых. Когда его смотришь, то видишь, откуда появились все эти приемы, ставшие сегодня классическими, как там еще робко и неуверенно рождались маленькие гениальные детали, ставшие сейчас обыденной вещью. И в двадцатых доступа к камере не было у такого количества неудачников. Точнее, те, кто тогда были неудачниками, их фильмы просто не дожили до нашего времени. Поэтому включая кино двадцатых, можно быть почти всегда уверенным, что этот фильм стоит смотреть.