Я люблю Москву. Со всеми ее достоинствами и недостатками. Я люблю лето в Москве, хотя я вообще не особенно люблю лето. Даже весну я могу пережить в Москве, хотя каждый год стараюсь уезжать отсюда весной хотя бы на неделю. Я люблю то, что она может быть такой равнодушной и такой открытой одновременно.
Я хожу по заваленному тополиным снегом городу и думаю о том, как я могу его бросить.
Иногда, когда я сталкиваюсь с хамством, пробками, неудобством города, когда я устала, не выспалась и хочу есть, я думаю, что уехать отсюда очень и очень просто. Надо просто уехать и все.
А иногда я иду по набережным реки в рассвете, наклоняюсь ниже, чтобы пройти под ветвями все тех же тополей, выплевываю залетевший кусочек пуха, и думаю, что я никогда не смогу отсюда уехать.
Они сказали, что это будет через год. Сонная и такая замечательная Европа. Время подумать у меня еще есть. Время подумать о том, могу ли я жить без бешеного ритма и тотальной нелогичности по-прежнему азиатской и такой мегаполисно-деревенской мАсквы.
И я пинаю листья, хожу под дождем, загораживаю рукой глаза от солнца и не знаю, что мне делать…
Это было давно.
Мне было семнадцать. Ему было двадцать шесть. Я была самой счастливой на свете. Он приучал меня к кино, как приучают к наркотику. Он водил меня туда почти каждый день. Он терпеливо пересказывал мне страшные сцены из фильмов, когда я, уткнувшись ему в плечо, сжимала его руку и шептала: ну что там, что там, он ее убил, она уже выскочила? Он смеялся вместе со мной над комедиями. Он обсуждал со мной потом фильмы. У нас появился свой набор кодовых фраз из тех фильмов, которые мы посмотрели вместе. Я тогда не знала, что если рядом с каким-то мужчиной очень хорошо, то, на самом деле, совершенно необязательно иметь с ним романтические отношения. Я тогда не знала, что можно просто дружить. Поэтому мы с ним встречались, и очень-очень втайне изменяли друг другу.
Но я сейчас не об этом.
Однажды мы вместе шли с какого-то мистического фильма по подземному переходу, в котором, под какой-то невнятной табличкой стоял пожилой мужчина и предлагал гадание по руке. Я не знаю, почему мы оба, убежденные скептики и чуждые всему псевдо сверхъестественному люди, вдруг решили «просто попробовать». Наверное, просто под впечатлением от фильма (уже не помню, какого).
И он предсказал нам судьбу…
С грустью глядя на наши ладони, он сказал, что нам не суждено быть вместе. Мы знали это и без гаданий, поэтому он нас, собственно, этим не потряс.
А потом он сказал мне, что примерно лет через десять у меня будет выбор: или остаться на родине и обрести свою любовь и все возможные несчастья (именно несчастья), или уехать за границу, навсегда остаться там, прожить долгую и спокойную жизнь и умереть там же.
Мы посмеялись и ушли. Разумеется, мы не приняли это всерьез. Я до сих пор не верю во все это...
Для меня, не знаю почему, всегда был очень принципиальный вопрос: где умереть. Даже не столько как, сколько именно где. Я бы очень хотела сделать это в Москве. На земле этого самого лучшего для меня города… И я не хочу умирать под чужими небесами. Это будет дополнительным горем для меня.
И вот сейчас я боюсь. Я не помню почти ничего из того, что тогда наговорил мне этот «гадун», но я запомнила именно это: выбор. И выбор не на некоторое время, как тот, что стоит сейчас передо мной, а выбор навсегда. На всю жизнь. И даже на всю смерть.
И я смотрю из офиса на пробку на садовом кольце, на зеленую лужайку рядом с мостом, на облака, плывущие по родному небу, и я не знаю, что мне делать…
Я хожу по заваленному тополиным снегом городу и думаю о том, как я могу его бросить.
Иногда, когда я сталкиваюсь с хамством, пробками, неудобством города, когда я устала, не выспалась и хочу есть, я думаю, что уехать отсюда очень и очень просто. Надо просто уехать и все.
А иногда я иду по набережным реки в рассвете, наклоняюсь ниже, чтобы пройти под ветвями все тех же тополей, выплевываю залетевший кусочек пуха, и думаю, что я никогда не смогу отсюда уехать.
Они сказали, что это будет через год. Сонная и такая замечательная Европа. Время подумать у меня еще есть. Время подумать о том, могу ли я жить без бешеного ритма и тотальной нелогичности по-прежнему азиатской и такой мегаполисно-деревенской мАсквы.
И я пинаю листья, хожу под дождем, загораживаю рукой глаза от солнца и не знаю, что мне делать…
Это было давно.
Мне было семнадцать. Ему было двадцать шесть. Я была самой счастливой на свете. Он приучал меня к кино, как приучают к наркотику. Он водил меня туда почти каждый день. Он терпеливо пересказывал мне страшные сцены из фильмов, когда я, уткнувшись ему в плечо, сжимала его руку и шептала: ну что там, что там, он ее убил, она уже выскочила? Он смеялся вместе со мной над комедиями. Он обсуждал со мной потом фильмы. У нас появился свой набор кодовых фраз из тех фильмов, которые мы посмотрели вместе. Я тогда не знала, что если рядом с каким-то мужчиной очень хорошо, то, на самом деле, совершенно необязательно иметь с ним романтические отношения. Я тогда не знала, что можно просто дружить. Поэтому мы с ним встречались, и очень-очень втайне изменяли друг другу.
Но я сейчас не об этом.
Однажды мы вместе шли с какого-то мистического фильма по подземному переходу, в котором, под какой-то невнятной табличкой стоял пожилой мужчина и предлагал гадание по руке. Я не знаю, почему мы оба, убежденные скептики и чуждые всему псевдо сверхъестественному люди, вдруг решили «просто попробовать». Наверное, просто под впечатлением от фильма (уже не помню, какого).
И он предсказал нам судьбу…
С грустью глядя на наши ладони, он сказал, что нам не суждено быть вместе. Мы знали это и без гаданий, поэтому он нас, собственно, этим не потряс.
А потом он сказал мне, что примерно лет через десять у меня будет выбор: или остаться на родине и обрести свою любовь и все возможные несчастья (именно несчастья), или уехать за границу, навсегда остаться там, прожить долгую и спокойную жизнь и умереть там же.
Мы посмеялись и ушли. Разумеется, мы не приняли это всерьез. Я до сих пор не верю во все это...
Для меня, не знаю почему, всегда был очень принципиальный вопрос: где умереть. Даже не столько как, сколько именно где. Я бы очень хотела сделать это в Москве. На земле этого самого лучшего для меня города… И я не хочу умирать под чужими небесами. Это будет дополнительным горем для меня.
И вот сейчас я боюсь. Я не помню почти ничего из того, что тогда наговорил мне этот «гадун», но я запомнила именно это: выбор. И выбор не на некоторое время, как тот, что стоит сейчас передо мной, а выбор навсегда. На всю жизнь. И даже на всю смерть.
И я смотрю из офиса на пробку на садовом кольце, на зеленую лужайку рядом с мостом, на облака, плывущие по родному небу, и я не знаю, что мне делать…
Но крэк забористый 
